fc lili reinhart
эйприл «эйпл» бэйли, 22
волшебница; Лондон, Англия; пациентка «Аллертон Холл»

Внутри Эйприл разлагается её сознание, её здравый смысл, её привычная система ценностей, координат, ориентиров. Медленно распадается на мельчащие частицы, перестраиваясь и превращаясь во что-то новое, будоражащее. Ещё от неё чуть ведёт зарождающимся сумасшествием. То ли она такая от природы, то ли магия берёт своё. То, что кому-то было преградой — для неё стекло.

Эйприл нервно хрустит суставами, и все должно быть радуются, что она всего лишь разминает руки, а не ломает своими тонкими ладошками чьи-то не менее тонкие шеи. В каждом пыльном складе, в каждом заброшенном здании, в любой грязной подворотне — если вы видите её, шагающую по брусчатке, будто по красной дорожке, то отойдите в сторону, не подходите ближе, чтобы не напороться горлом на тонкий каблук. Она вся состоит из половинчатых «немного не»; немного не безумная, немного не одержимая, немного не эгоистичная.

— Почему я стала колдовать?
— Семейные трагедии, — Бэйли всегда сидит, будто позируя невидимому фотографу, или же ожидая, когда из-за угла выскочит толпа журналистов. Идеальная от острых носов лодочек до кончиков светлых волос. — Волшебство не приходит, когда ты счастлив.

О, ни в коем случае. Волшебство рождается из боли. Жгучей, острой боли, простреливающей каждую косточку, забирающейся в самые укромные уголки организма, лезущей своими грязными руками в душу; волшебство рождается из боли, как боль рождается из волшебства. Как круговорот жизни и смерти, разве что более поэтичный и куда менее востребованный.

Волшебство приходит, когда ты осознаёшь, что твой отец перерезал тебе горло. Волшебство приходит, когда тебе рассказывают, что все эти годы ты питалась человеческой плотью и спала на подушках, таких мягких маленьких подушках, набитых волосами убитых девушек. Шрама на шее давно не видно, и шейные платки теперь без надобности, как без надобности и улыбки, и чай, расширяющий сознание до обозримой бесконечности. Волшебство рождается из боли, из вымученных улыбок, из крови, хлещущей горлом и заливающей лицо; боль рождается из волшебства, схваченного за хвост в обозримой бесконечности. Мог ли кто-то предположить, что когда-то Бэйли вырастет от «дочери серийного убийцы» до «редкостной стервы»?

— Всему всегда виной семейные трагедии, — Эйприл невидящим взглядом смотрит в окно, частично закрытое шторой; штора красная от заходящего солнца, и волшебство внутри Бэйли тоже красное.

Эйприл Бэйли сомневалась в существовании Бога с шести лет. Он то ли не заметил её в безликом потоке девочек католической школы, куда её заперли родители, то ли не пожелал отметить своё присутствие для кого-то столь незначительного. Эйприл предпочитала до восемнадцати убеждать себя в том, что просто даёт Богу шанс — отзовётся на вечернюю молитву, исполнит хоть одно её мелкое желание, тогда они поговорят об её вере. Официальная атеистка в католической школе, деланно следующая каждому её правилу, — посмешище.

Если Бог существует, то где он был, когда Эйприл нуждалась в наставлении?

В восемнадцать Бэйли убедилась в двух вещах — Бога всё же нет, а лучшее, чего она может добиться от людей, — страх. Первый выброс её магии прошёл плачевно. Эйприл взорвала почти всё западное крыло школы, просто загадав желание. Свеча на кексе вместо торта оказалась началом локального апокалипсиса — Бэйли нутром чуяла, что вся эта затея с магией ей выйдет боком.

Истории о разорванных надвое телах, об искалеченных девочках и обрушенных стенах быстро обрастали подробностями. Желудок Эйприл каждый раз скручивался в узел, когда она вспоминала ошмётки тел, буроватые массы, которые ещё пару минут разговаривали, двигались, думали и чувствовали. Но остальным было невдомёк. Все восхищались девочкой, на которой не осталось ни царапины. Все хотели знать, что произошло с Эйприл Бэйли.

Её начали бояться, когда Эйприл устала пересказывать свою историю. Она никогда не вдалась в подробности — оглушительный взрыв и потеря сознания, а после и вовсе начала выходить из себя. Крик Бэйли почему-то производил впечатление — от неё держались подальше и опускали глаза во время разговора. Пару раз Эйприл слышала в туалете сплетни о том, что, должно быть, она рехнулась. Бэйли было плевать. Она хотела избавиться от ночных кошмаров, в которых изуродованные трупы звали её к себе, а ещё приложить лицом о кафельную стенку каждую дрянь, которая посмеет считать, что уж она-то всё знает об Эйприл Бэйли.

Из школы Эйприл не выгнали из жалости — старшие всерьёз считали её душевнобольной после произошедшего и намеревались пристроить в приют, как только она закончит учиться. Бэйли, благо, потеряла всего лишь спокойный ночной сон, а не рассудок. Пока никто не понял, что происходит, она сбежала. Формально, это даже не было побегом — оплачивать её пребывание в закрытом католическом интернате больше никто не собирался. К тому же, классов для переростков там не было.

Магия не поддавалась интуитивному чутью. Эйприл просыпалась, как классическая ведьма, в горящей спальне, мирилась с перепадами напряжения вокруг и странными снами-видениями. Порой ей казалось, что она действительно сходит с ума. Но если ты безумен, то зачем запирать себя в четырёх стенах и пытаться лечиться? Может, это безумцы на самом деле здоровы?

До восемнадцати лет Эйприл верила в то, что Бог, может быть, существует, поэтому поверить в собственную нормальность для Бэйли было несложно.

В двадцать она получила то, в чём нуждалась. Эйприл попала в университет и сдала вступительные экзамены так, будто именно к ним её готовили всю жизнь.

Предположительная шизофрения и изуродованные тела одноклассниц отошли на второй план — Бэйли попала в Диснейленд для маленьких девочек, мечтающих о магии, но заточённых под реальную жизнь. Она стремилась узнать всё, что только могла, но не потому что хотела однажды наколдовать себе принца, а потому что была готова в один прекрасный момент свернуть шею недоброжелателю.

Предчувствие, появившееся ещё в восемнадцать, напомнило о себе, но Эйприл отмахнулась от него. Ректор ценил её талант и упорство. Он поощрял исследования Эйприл, давал советы. Её уважали и любили, а все более сильные заклинания попадали Бэйли в руки, что ещё нужно?

Очередной взрыв, будто привет из прошлого, сотряс стены её комнаты. Девушки обе были волшебницами и понимали, что в университете не обходится без неудачных заклинаний ни дня — соседка пострадала минимально, а вот Эйприл направили на лечение в «Аллертон Холл». Бога не было, и он не собирался появляться из её заклинаний.

Её мир разлетается с такой скоростью, что Эйприл не знает, как не разлетается она сама. У неё в отражении хрусталиков глаз — тёмные льдины, а пальцы холодные, мертвенно ледяные. Она ноготками по тонким стенкам — чтобы было больно — только не работает. Смотрит своими ослепшими, словно с бельмом, глазками. Выбивает воздух из лёгких. Калечит одним лишь мгновением, когда проходит мимо тебя и задевает шлейфом своих любимых духов. В ноздрях першит и глаза щиплет; она даже не заметит, как ты ей вдогонку плюнешь: «изыди».

От неё тишина воет сквозняком и навевает мотивы той самой печальной песни. Из-под кожи вылезают знакомые монстры и по потолку своими острыми тонкими коготками (цокают) доводят до безумия.

Отредактировано April Bailey (2019-05-02 22:36:58)